Форум староверов-ревнителей дониконовского благочестия

Попалась очень интересная статья о кадровых. Есть ли в иных безпоповских согласиях подобное учение?
Скрытый текст

«КАДРОВЫЕ»

Антропологический дуализм «часовенных»

У старообрядцев-беспоповцев «часовенного» согласия термин «кадровые» нагружен колоссальным смыслом. Уходит генезис его в бездны тончайших эсхатологических и онтологических воззрений.

Староверы делят всех русских на две категории, на два антропологических типа. Сами староверы — и считающие себя Церковью и даже трагически убежденные в том, что «Церковь на небо уша» («нетовцы»)—принадлежат к людям «древнего рода», к тем, кто не принял никонианских и позднейших петровских реформ. Эти «реформы» изменили не внешнюю сторону государственного уклада, но таинственное, спасительное, преображенное качество национального бытия, десакрализировали Русь, роковым образом превратили «Святую Русь» в «светскую Россию». За сходством звучания этих слов «Святая»—«светская», «Русь»—«Россия», старообрядцы видели подмену, разрыв, онтологический подлог. Отсюда популярные в народе слухи о «подмене царя», о «лжецаре». На самом деле, отвержение Древней Веры окончательно свершилось не в 1656 (когда Никон постановил перейти к «новообрядческим ритуалам»), а в 1666-1667 годах, когда заезжие первоиереи анафематствовали Стоглавый собор, то есть апостериори отказали в сотериологической состоятельности самой концепции «Святой Руси» и «Третьего Рима». С этих пор народ и страна разделились на две части — официальная, никоновско-романовская и неофициальная, аввакумовская, беглая. Москва как Третий Рим сама ушла в бега и скрытничество, в леса и пустыни, в далекие провинции, в российскую глушь. То, что было центром — Москва, догматы и пункты Стоглава — превратилось в периферию, стало учением национального нонконформизма, сокровищем тех, кого «новообрядческий центр» признал «еретиками» и «отступниками».

Одна часть нации, оставшаяся верной «Святой Руси», унесшая Третий Рим на границы Родины, составила ядро «старообрядческой Руси», особый этнос, этнос, не принявший десакрализации, возмутившийся року, восставший на апокалиптическую неизбежность вырождения и апостасии. Вторая часть приняла реформы, более не по убеждению, а по инерции, а также из безусловного конформизма. Это стало пореформенным «миром», а в глазах староверов такое «мирщение» было равнозначно принятию стороны антихриста и его аколитов.

Византийская модель власти подразумевает строгое и искреннее, безусловное подчинение православному Царю, «держащему». Это правило распространяется на девяносто девять случаев из ста. Но есть один случай, когда дисциплина становится предательством, послушание ведет к преступлению, верность оказывается чреватой отступничеством. Этот уникальный, страшный, исключительный момент настал на Руси во второй половине XVII века. И народ был расколот. Вместо одной нации стало две.

Старообрядцы рассматривают людей, сохранивших лояльность «светской России», не просто как инаковых, но как духовно и физически заразных. Эта специфическая зараза — конформизм, патологическая неспособность «различения духов», формальное отношение к понятию долга, которое не может не привести однажды к тому, что (один из ста) момент неповиновения будет по духовной лени не зафиксирован и упущен. Общение старообрядцев с конформистами приравнивается к осквернению и называется особым термином — «мирщение».

Но сами «мирские», то есть пораженные конформистской чумой и попавшие за счет этого под печать «духовного антихриста» (по беспоповской терминологии), делятся на две категории — обычные «мирские» и «кадровые». Это очень интересное деление: «кадровые» отличаются от обычных «мирских» тем, что их соучастие в Системе, в структуре апостасии является активным и в значительной степени сознательным; в отличие от всех остальных они не просто страдательно и по инерции попали в безблагодатный мир отчужденной от своей тайной спасительной сути России, но хищно и по своей воле, энергично навязались Системе, жадно впились в нее, рассчитывая получить конкретную материальную, психологическую и «духовную» компенсацию. Общение с «кадровыми», совместная пища с ними, молитва, дружба не просто прегрешение, но страшный грех, дискредитирующий всякий авторитет в староверческой среде.

«Кадровые» суть те, кто попали в «кадр» Системы, кто по своей инициативе забрались в освященный социальный квадрат, где апостасия действует не столько через насилие, сколько по добровольному ее приятию. «Кадровые» не жертвы, но активные и хищные христопродавцы, духовные и социальные наследники первых инициаторов «дьявольских реформ», анафематствовавших доктринально, и лживо прибегая к церковному авторитету, всю Святую Русь, все эсхатологическое учение о Третьем Риме, о спасительном и спасающем избранничестве русского народа перед Концом Времен. «Кадровые» — элита «духовного антихриста», его добровольные сподвижники. И неважно, продолжают ли они осквернять спасительный восьмиконечный крест католическим четерырехугольником, продолжают ли гноить за освященное подлинной Церковью двуперстие в тюрьмах и ссылках, продолжают ли потрясать подделками типа «Мартина-еретика» или все это давно забыто, давно в прошлом, а на месте цепной антихристовой ярости уже воцарилась лаодикийская прохлада безразличия. «Кадровый» он и есть «кадровый», и многообразные мелодии «сына погибели» звучат сквозь его существо кощунственной полифонией — от ярости до иронии, от жесткого неприятия до безразличной терпимости.

Сами себе огонь

У Юлиуса Эволы в книге «Оседлать тигра» есть термин «обособленный человек». Под таким человеком Эвола понимает существо, радикально отличное по своей сути от современного мира и укорененного душевно и духовно в мире ином — в мире Традиции, в мире сакрального, что когда-то было явным и магистральным, но с течением времен ушло на периферию, скрылось от широких масс, стало труднодоступным, почти не существующим. На этом основании Эвола пришел к своего рода «правому анархизму», где всему современному говорится решительное «нет», «тотальное нет», и утверждается древняя, изначальная Истина, истина того мира, который был качественно, бытийно иным.

Как удивительно напоминает такая типология русское старообрядчество, особенно его наиболее радикальные беспоповские и нетовские толки! То, что староверы называют «кадровым», Эвола и радикальные традиционалисты называют «современным миром». А эволаистская теория «мировой субверсии», стоящей за «современным миром», удивительно похожа на концепцию «духовного антихриста».

«Кадровые» — сам термин, его интуитивное понимание, его схватывание уже является испытанием, важнейшим тестом духовного отбора. Определенная часть людей не увидит в этом зловещем слове ничего предосудительного. Если они благосклонно настроены, то попросят дополнительных объяснений. Если имеют злобно-желтый взгляд, то начнут упрямо рычать. Но есть и «обособленные люди», «духовные староверы», «нация параллельной Руси», сохранившая верность святости вопреки светскости. Для них интуитивно, как данность, ясно и различимо — где «кадровый», а где нет. «Кадровый» может быть не только в рядах западников, вооруженных «поппером духовным». Он характерная фигура и в среде патриотов, кто протестует и не согласен, или наоборот - слишком согласен. Не факт принадлежности к Системе — прошлой или настоящей — делает из человека «кадрового». Речь идет, действительно, об антропологическом дуализме. Причем осознание десакрализованного мира как невыносимого, как недопустимого, как патологического, как неприемлемого может в определенных случаях и не быть следствием происхождения из староверческих традиционалистских семей или результатом особого религиозного воспитания. «Обособленный человек» подчас возникает сам по себе — не по культурным, а по онтологическим причинам, только потому, что его душа отчаянно хочет сохранять вертикальное положение в мире, где все либо недвижно распластаны перед антихристом, либо по-четвероногому рыщут в поисках кормушек его. Опознание «кадровых» как социальная проекция искусства «диакрисиса» — вот тот критерий, который определяет «обособленного человека».

В «кадровых» отвратительно все — их либерализм и их консерватизм, их радикализм и их послушание, их мораль и их порочность, их воздержание и их разврат. «Кадровые» во всех своих проявлениях всегда противоположны «обособленным», эволюция идей у тех и других — без всякого сговора и даже без учета позиций другого — проходит в строго обратном направлении, как будто мы ходим вокруг стола друг против друга, подчиняясь законам магнитной стрелки.—Не размышляя о причинах и основаниях, «кадровые» естественно движутся на юг, когда «обособленные» направляются к северу, тянутся к западу, если другие предпочитают восток, уходят на периферию, когда те захватывают центр.

Это — головокружительный антропологический дуализм, пронизывающий все возможные социальные, религиозные, политические позиции и организации: куда бы ни ступила нога «кадрового» под ней все вянет, в гротеск и кривизну превращаются чистейшие догматы и тонкие идеи. И наоборот, в какую бы крайность ни впали «обособленные», куда бы ни уклонились, повсюду сопутствует им дух трагичной, драматической чистоты.

Мал круг «обособленных», но нигде в мире нет их в таком количестве, как в нашей стране, где в тайном сговоре со святостью, с древним Китежем, кажется, состоит сама природа, сама кровь наша нашептывает нам, русским, предания об утраченном пречистом граде, колокольный звон которого чуткое ухо различает до сих пор. На Западе «обособленный человек» — редчайшее исключение, трагичный атом, «суверенный индивидуум». У нас есть целые миры, целые толки обособленных, закалившихся, напитавшихся спасительными соками безмерного страдания. У нас есть целый «обособленный народ».

Нам ли отчаиваться в ожидании близких лучей? Нам ли опускать руки? Нам ли сетовать на непобедимость врага? Нам ли смотреть в поисках ответа на затухшие угли Запада?

Мы сами себе огонь.